“Меня интересует всё...”

Когда психолог пишет стихи, исследование человеческой природы он зачастую начинает с самоанализа. Все-таки объект изучения наиболее знакомый. Так было и с английской поэтессой Джоанн Лимберг, чья недавняя книга под несколько загадочным названием “Femenismo” (слово взято не английское, что вносит элемент некоей словесной игры) как раз и посвящена анализу женской психологии и его художественному осмыслению. Может быть, конечно, это и феминизм, но уж, во всяком случае, не “героический”, не “физиологический”, а психологический. Многие стихи Джоанн Лимберг построены на материале ее собственной семейной истории, дающем ей прекрасную возможность наблюдений за человеческой психологией в самых разных ее проявлениях. При всем при том логическое начало в стихах Джоанн Лимберг отнюдь не подавляет эмоционального восприятия. Хороший поэт не может не быть человеком впечатлительным, “пропускающим через себя” все происходящее вокруг.

Анализ не только женской, но и общечеловеческой психологии в стихах Джоанн Лимберг становится особенно интересным, когда идея стихотворения гротескна, а построение его фантасмагорично. И таких текстов большинство. “Озорные, загадочные, полные жизни, а порою очень смешные, эти негромкие стихи свидетельствуют о недюжинном таланте автора, владеющего искусством глубоких обобщений”, — писал о поэзии Джоанн Лимберг критик Алан Уорнер.

Джоанн Лимберг родилась в 1970 году в Лондоне, вернее в Стэнморе, северном предместье английской столицы. Предки ее по отцовской линии в середине XIX века переехали в Англию из Гааги, столицы Голландии, по материнской же — из бывшей Российской империи. В самом начале XX века ее бабушку еще ребенком привезли в Англию родители. Жившая в городе Кременчуге на Украине еврейская семья бежала от погромов — наверное, в Америку, но пароход пришел в Лондон. Как гласит — вполне недостоверная — семейная легенда, “бессовестный капитан убедил прадедушку, что маяк Хамбер — это статуя Свободы”, чем перечеркнул все планы семьи насчет Америки. В школе Джоанн выбрала в качестве факультативного предмета русский язык и литературу, хотя с тех пор, как признается она сама, многое успела забыть и сейчас по-русски говорит с трудом. После привилегированной частной школы она поступила в “самый левый с точки зрения политической ориентации” колледж в Кембридже, выбрала сначала своей специальностью социологию и психологию, но потом перешла на философский факультет. Объясняя причину своего нового выбора, она цитирует одного из героев Айрис Мёрдок: “Меня ничего не интересует, если не считать, что меня интересует всё”. Окончив университет, Джоанн жила в разных английских городах — в Кентербери, в Ноттингеме, в столице Шотландии Эдинбурге, перепробовала разные работы — библиотекарем в лондонской библиотеке, менеджером в области масс-медиа, исследователем потребительского рынка. В настоящее время Джоанн Лимберг живет в Кембридже и работает над диссертацией, посвященной психологии творчества, которую готовится защищать в университете графства Эссекс.

Стихи она начала писать в двадцать два года, вскоре после окончания университета. “Писать всерьез”, как выражается она сама, Джоанн начала в 1995 году. С тех пор ее стихи публиковались в очень многих английских журналах, в антологии новой английской поэзии под несколько пугающим названием “Свежая кровь” (1999). Из поэтов, повлиявших на нее на разных этапах творческого пути, она называет в первую очередь чешского поэта Мирослава Голуба, шотландских поэтов Нормана Маккейга, Кэтлин Джейми и Джеки Кэй, американцев Сильвию Плат и Энн Секстон. Из классиков ей близки поэты метафизической школы — Джон Донн и Эндрю Марвелл, а еще — Байрон и Колридж, с его “неподдельным интересом к внутреннему миру человека”. Про изображение внутреннего мира человека в стихах самой Джоанн Лимберг мы уже говорили, а самоирония, между прочим, ей тоже не чужда. С каким тонким юмором, например, она рисует автопортрет в стихотворении “Фрейд на железнодорожной платформе”!

В 1998 году Британское авторское общество присудило ей престижную премию Грегори (в Англии в Авторское общество входят авторы, то есть писатели, а не агенты по издательским правам, как в России). Опубликованная издательством “Бладэкс букс” книга ее стихов номинирована на премию за лучшую дебютную книгу года в Великобритании. Но премии премиями, а главное, что уже после выхода книги пишутся новые тексты. “Мои стихи видятся мне коллекциями слов и образов, выражающих то, что в разное время меня интересовало”, — однажды призналась Джоанн Лимберг. Все пережитое добавляет материала для ее поэзии, в которой мир реальный и мир опосредованный в восприятии предстают читателю в своем противоречивом единстве.

Среди своего народа Принцесса переживает трудные времена. Она не помнит, как сменила пуховую постель на терния жизни, но отдает себе отчет, что по-прежнему демонстрирует все признаки своего происхождения, к примеру тонкие пальчики и полное отсутствие здравого смысла. Она жалеет несчастных, что ишачат на государственной службе, принимает денежное пособие как знак поклонения. Когда она вновь займет подобающее ей положение, она простит своих подданных, что толкали ее в автобусе. Автокуклография Часть Первая начинается с того, что я осушаю крохотные слезки розового пластмассового младенца, пока мама кормит моего новорожденного брата. Через пять лет следует сцена пытки: я допрашиваю куклу, которую бабушка подарила мне на Хануку - и вскоре умерла. Я вопрошаю, как такое могло случиться, и дергаю ее за шнурок. - Расчеши мне волосы, - говорит кукла, потом еще что-то такое же бессмысленное, и я ее расчленяю. Так начинается история моей мести. Я объявляю войну всем куклам, подлым, лживым мерзавкам, чьи тела наглухо запечатаны, глаза не смыкаются, а на губах застыла вечная улыбка. Чем больше я царапаю их, швыряю наземь, изрисовываю чернилами, чем сильнее бью их за то, что они такие глупые, тем гнуснее их улыбки. К тому времени как начинается Часть Вторая, я успела вырасти и понять то, что должна знать каждая девушка: куклы - прекрасное прикрытие, за них можно спрятаться. И так наконец мы достигли согласия. Они отвечают на телефонные звонки, работают вместо меня в офисе, сидят, скрестив ноги, в пабе, смеются над чужими шутками. Им так хорошо это удается, этим невозмутимым куклам, с их разговорами о пустяках и неизгладимыми улыбками. И никому не дано знать, какая я противная девчонка, прячущаяся в своем ящике для игрушек вверх тормашками, вся в чернилах. Я и мистер Муза Я и мистер Муза в баре. Он притиснулся ко мне с бутылкой пива в руке. Одновременно он поедает глазами официантку. Говорит, ему нравятся женщины, которые умеют пить. Однако я вынуждена признать, что не могу с ним тягаться - за его плечами многовековой опыт, а я слишком хрупкий сосуд для спиртуозного вдохновения. Я объясняю ему, что утром мне на работу. - Нет, - отвечает он, - только не это. Тебе это не нужно. Ты и я - мы богема, свободные художники, мы выше обыденности. Выпей еще. Скажи им, что больна, что тебе плохо. Мне плохо. Меня тошнит. Я успеваю сесть в последний автобус, врываюсь домой через парадную дверь и добегаю до ванной как раз вовремя, чтобы склониться перед Аполлоном в его фарфоровом храме. Размышления в три часа утра Я снова живу внутри своего стихотворения, в котором всегда три часа утра и дождливая погода. Кипарисы раскачиваются на ветру, как метрономы. Этот ветер выворачивает наизнанку зонтики во время урагана, а сейчас делает то же с моей душой. В такую ночь рождаются метафоры. Может быть, я проснулась из-за низкого сахара в крови, или меня разбудил широкоэкранный сон, но мои мысли обретают ясность. Я постигаю смысл этой погоды; вглядевшись пристально, распознаю знаки в небесах, которые некоторым людям - таким, как я, - дано читать. Фрейд на железнодорожной платформе Я прихожу рано - я всегда появляюсь рано, но кое-кто уже здесь: знакомого вида пожилой джентльмен. Я вижу, как белеют суставы его пальцев, обхвативших ручки саквояжа. Я почтительно приближаюсь. - Профессор Фрейд, вам не кажется, что путешествие по железной дороге может любого свести с ума? Я имею в виду - вдруг поезд не придет вовремя? Может, его вообще не будет или нам не достанется мест. И даже если поезд придет и будут места, полка для багажа может быть занята, и нам придется пять часов сидеть, упершись коленями в свои чемоданы. Он по-континентальному передергивает плечами. - Вы тоже переезжаете, профессор? Чувствуете ли вы себя после переезда в некоем чертоге смерти, пока по новому адресу не начнут приходить письма? Его профиль как будто спрашивает у горизонта, почему все всегда пристают к нему с разговорами. - И вот еще что: с вами это бывает - головокружение? У меня оно всегда на железнодорожных платформах, как будто рельсы - это магниты. Он рассказывает расписанию поездов на стене, что в Вене у него была пациентка, которая ложилась на рельсы где-то в пригороде, и этим выражалось ее неосознанное желание забеременеть от своего отца. Следует длительное молчание. - Профессор Фрейд, как, по-вашему, этот поезд когда-нибудь придет? Он наконец удостаивает меня взглядом. Я вижу, как смерть играет желваками на его лице. - Разумеется, придет, - злобно отвечает он. Пасхальная ночь с моими предками В эту ночь прибывают мои предки, незваные, но ожидаемые, чтобы сказать то же, что и всегда. Они рассаживаются вокруг стола, но когда я предлагаю им еду, отказываются. Я включаю телевизор и жду; воздух сгущается от неодобрения. Наконец я спрашиваю их: Чего вы от меня хотите? Что у вас общего со мною? Почему вы приходите сюда каждый год в эту ночь? Что они говорят? Они говорят: - И ради этого Господь вывел нас из Египта? Ради этого мы голодали в пустыне? Ради этого бежали от инквизиции? От погромов? Для того ли мы умирали, Отвергнув нечистую еду, чтобы ты набивала холодильник всякой мерзостью? Разве мы пели наши еврейские молитвы на мотив христианских псалмов, что ты так легко их забыла? Неужели мы страдали ради такой, как ты? И ты думаешь, что Господь признает тебя достойной спасения? Я говорю: - Единственное мое желание - это жить так, как я хочу. Без нас у тебя не было бы жизни.